«Очерки о непридуманной трезвости». Очерк четвёртый. Федя из сугроба и пророк Исаийя.

……………………………………………………………………………………………..
Чужой елей не возгорится
В твоей лампадке в час суда.
Без личной боли, без труда
В тебе святое не родится.
………………………………………………………………………………….......
Начало 21-го века и Рождество Христово в одном из возрождающихся в русской глубинке монастырей ознаменовалось, по аналогии с началом христианской эры, тремя необычными дарами, которые привезли паломники из епархиального города. Это были кирзовые сапоги 47-го размера для испытывающего острый дефицит в подходящей обуви гостинника Алексея, подобранный по дороге в сугробе бомж Федя и маленький чёрный, без единого светлого пятнышка, котёнок, которому Федя, а теперь монах Гавриил, обязан жизнью вообще и монашеской в частности.
Котёнок запрыгнул в паломнический «икарус» около супермаркета, где паломники, среди которых преобладали женщины, запасались хлебом, конфетами и рыбными консервами для монастырского кануна (стола приношений). Запрыгнув, дрожащий от холода комок шерсти, однако, не успокоился и не спрятался под сиденьями, а начал жалобно мяукать, после чего выпрыгнул и, добежав до большого сугроба, заметался вокруг него, призывая обратить внимание на что-то за снежной кучей. Там оказался сильно пьяненький и основательно замёрзший молодой человек в очках с очень толстыми стёклами, которого сёстры хотели сначала довезти до его дома, но уверившись из невнятных объяснений найдёныша, что с домом у него не всё в порядке, решили взять с собой, захватив и сердобольного котёнка.
Добравшись до обители, наши гости уговорили отца Настоятеля и вручили подобранного Федю вместе с сапогами мне, поскольку я и был тем самым большеногим гостинником Алексеем. Тем временем котёнок с полным сознанием своей особой заслуги перед двуногими, не спрашивая ни у кого благословения, пробрался в братский корпус, где и прописался на всю оставшуюся короткую кошачью жизнь, хотя ни один из девяти монастырских котов такой чести до сих пор не удостаивался.
Перед началом ночной Рождественской службы всё и все были на своих местах: братия в храме в насущных заботах, паломники в ожидании богослужения, найдёныш Федя в монастырском лазарете, котёнок у большой миски с настоящим коровьим молоком, а сапоги на моих нестандартных конечностях.
Эта Рождественская ночь для многих из нас отпечаталась в памяти, как необыкновенная, исполненная доброго благодатного созидания и, когда в начале шестого утра мы выходили из храма, окружающий мир предстал перед нами, как первозданный, благоухающий свежей снежной белизной; даже следы перед храмовым крыльцом отсутствовали.
Наступивший день вернул нас к трудам по возрождению молитвенной обители из бывшей в ней при историческом материализме машинно-тракторной мастерской. В этих трудах нашлось применение и протрезвевшему в тепле и братской заботе Феде. Его религиозная ревность возрастала день ото дня на почве благодарности Богу за чудесное спасение и выразилась ещё в одном чуде на удивление всех знавших его.
Было это так: однажды ко мне подошли трудники жившие в монастырской гостинице, которой я заведовал, с жалобой на Федино громкое и ужасное чтение Псалтири в то редкое время, когда им днём удавалось отдохнуть. Когда я сам убедился в том, что такой «молитвенный» подвиг ничего кроме вреда для окружающих и самого «молитвенника» не приносит, то подошёл к Феде и предложил ему начать учиться читать по-настоящему, без громкого выражения чувств в той ненормативной для Церкви лексике, которую Федя воспроизводил вместо церковно-славянского языка. Я пообещал ему, что возьму на клирос, который тоже был в моём ведении. Учитывая Федину наследственность, тяжёлое детство и раннее пристрастие к разрушающим мозг суррогатам алкоголя, трудно было надеяться на успешное обучение, но Господь щедро давал нам авансы на будущее. Федя в своих похожих на лупы очках (+14) приложил все усилия равные собственному бессилию и очень быстро научился хорошо читать и даже освоил основной порядок богослужения.
Так почти сказочно и трезво пролетели три года и я оставил колыбель моего монашества в поисках места, где мог бы получить духовное образование и ответы на многие свои вопросы, на которые само по себе святое место мне ответить не могло. Для меня само слово «образование» именно в монастыре стало пониматься, как производное от корня «образ» и я видел для себя насущную необходимость расти до этого образа, развивая данные Богом способности. Мне было уже сорок лет и песенка Окуджавы из моего интеллигентного прошлого взывала: «Антон Палыч Чехов однажды заметил, что умный любит учиться, а дурак учить…». Феде же до сорока было ещё далеко, запросы его души были иными и он прижился в обители, где вместе с подросшим Маркизом (так назвали котёнка) наслаждался сытой размеренной монастырской жизнью, легко преодолевая за счёт окрепшего молодого организма физические трудности трудовых послушаний.
Тогда, в период счастливого монашеского младенчества, ни я, ни он не могли подумать даже, что прошлое не отпустило нас, а лишь затаилось на время где-то в неизжитых тёмных уголках души. Мы были очень разные, у каждого был свой «сугроб» и свои рамки самоосознания, но в нас обоих незаметно вернулись наши прежние привычки, что при новом обретённом образе жизни стало проявляться гораздо уродливее и тяжелее.
Освоившись и получив постоянный статус в братии в качестве послушника, Федя добрался сначала до запасов богослужебного вина в ризнице, на которое долго просто посматривал. Потом, вспоминая забытый вкус, просто попробовал, что завершилось почти полным уничтожением этих запасов в короткие сроки. Когда такое безобразие было обнаружено, Феде запретили вход в алтарь и в ризницу, но он тогда выпил упаковку одеколона, которым протирали стёкла на иконных киотах. Так и началось. Как только выдавался случай, бомж Федя стал проявляться в новоиспечённом послушнике во всей красе. И на отчитку в соседнюю епархию посылали его к известному схимнику и акафисты перед иконой «Неупиваемая чаша» с сугубой молитвой о страждущем читали всей братией. Даже в монашество постригли с архангельским именем Гавриил с надеждой на чудо и полную перемену образа жизни…
Это мне уже в следующий мой приезд в тот монастырь рассказали, когда я туда через одиннадцать лет вернулся, бегая от снова цепко прицепившегося и ко мне «зелёного змия». Тоже на повторение чуда надеялся. Я, ведь, восемь лет не пил за счёт первых монастырских трёх. Только любое чудо не беззаконно творится, оно духовным законам подчиняется и там, где эти законы за внешним благочестием потерялись и забылись, явных чудес уже и не происходит. Так и со мной было: пока я в этом и последующих моих монастырях сам постоянно учился и изменялся, впитывая в себя премудрость совершенно иной жизни, нежели моя прежняя, у меня всё получалось с несомненной Божией помощью, явно сверх моего зависимого естества.
Но привыкая к успеху, становишся самонадеянным и замыкаешся в рамках комфортного полученного знания и ощущения своей значимости на некотором земном пространстве, останавливаясь в главном – в своём движении в Небесное Отечество. Осознанная остановка в развитии себя, как человека призванного бесконечно расти в приближении к совершенству, становится, как правило, для любого зависимого началом падения. В разные моменты простой рабочий парень Федя-Гавриил и городской интеллигент Алексей-Антоний стали одинаково ощущать себя «освящёнными» окружающей нас внешней святостью состоявшимися православными людьми, которые автоматически защищены от прежних страстей.
Вот только страсти наши так не считали и стали обуревать с новой силой даже там, где прежде им не находилось места и применения.
Монаха Гавриила после всех традиционных попыток исправления, в конце концов, стали запирать, как только пить начнёт, в подвал братского корпуса. Там он «насухую» вытрезвлялся несколько дней и месяц-другой, бывало, держался, все послушания исправно исполнял, молитвы не оставлял и паломников своей приветливостью монашеской радовал. А перед моим отъездом, после двух недель, которые я провёл в воспоминаниях и раздумьях о непреложно трезвом многолетнем начале своего монашеского пути, бомж Федя снова показал себя хозяином Гаврииловой плоти. Ноги монаха сами развернулись в сторону избы местной самогонщицы и он, вернувшись через пару дней грязным и сильно пьяным, был водворён в привычный подвальный застенок. Такую «реабилитацию» я уже много раз наблюдал в разных монастырях и в разной последовательности действий, но с одинаково предсказуемым результатом. Поэтому, шагнув за ворота своей наивной надежды, я тут же решил переварить полученные впечатления с помощью спиртного, которое приобрёл в ближайшем деревенском шинке.
Небо было вокруг меня, но его не было во мне.. Или всё же было, но под кучей мусора собственных заблуждений; и я не мог никак понять, что страсти к небу не могут прицепиться, а в мусоре они размножаются, даже в «освящённом».
Сегодня, пройдя настоящую полноценную реабилитацию, в том числе и от нетрезвого взгляда на себя в нетрезвом мире, я прекрасно вижу на множестве примеров, что пути наши, которые часто ведут в яму, в яме далеко не всегда заканчиваются. Нужно просто подчиниться законам роста брошенного в землю семени – Божиему Промыслу, осознав своё прошлое, как необходимое для себя удобрение, не нахлебавшись которого стать цветущим и плодоносящим Божиим творением зависимому человеку невозможно.
Полное трезвое осознание прошлого созидает трезвое будущее. Это и есть основа и первый шаг полноценной реабилитации.
Совсем недавно одному знакомому, очень доброму и трудолюбивому монаху-алкоголику, в нашей переписке в сети я намекнул, что его фамилия очень созвучна названию населённого пункта, где находится один из наших реабилитационных центров. Монах многозначительно ответил: «кхе…кхе…» - не созрел ещё… Дно своей ямы пока не разглядел. Вот и про Федю-Гавриила хороших новостей нет.
Вспоминаются слова пророка Исайи: «Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Вся голова в язвах, и все сердце исчахло.» (Ис. 1;5) – кому угодно мы готовы повторять их, но только не себе внутри церковной ограды. А пора бы.
P.S: О том, как я пришёл в РЦ «Сологубовка» можно прочитать, пройдя по ссылке: https://центрсемья.рф/taxonomy/term/133
Моя боль и этот очерк, прежде всего, обращены к моим страждущим церковным собратьям осознавшим, что им нужна помощь людей, которые сами были на дне и сумели выбраться из своей ямы.
03.09.2018г. Иеродиакон Антоний (Давидюк).